Луиджи Зойя. Наркомания: патология или поиск индивидуации:

Обсуждение типов наркотиков

До сих пор в нашем исследовании рассматривались те элементы глубинной психологии, архетипические модели, которые стоят за потреблением наркотиков. Мы исходим из того, что не оцениваем наркотик как хороший или плохой, поскольку эти категории следует применять к отношению индивидуума к выбранному им наркотику. И все же, мы осознаем, что такое обсуждение наркотиков является чем-то вроде интеллектуальных спекуляций. Нашей основной целью было не описание отдельных веществ, а исследование психических тем, возникающих вокруг наркотиков, и архетипических ожиданий, проецируемых на них.

Если выйти за пределы этих интеллектуальный построений, то следует признать, что термин "наркотик" относиться к веществам, совершенно различным по своему воздействию и почти не поддающимся классификации. На один и тот же наркотик у разных людей может быть различная реакция. Классическим примером тому является алкоголь, который может заставить одного человека впасть в депрессию, а другого - в эйфорию.

Не выходя за сферу нашей компетенции, можно утверждать, что с точки зрения структуры глубинной психологии эффект наркотиков бывает двух типов. Конкретное вещество может находиться где-то между двумя полюсами. Наркотик способствует символическому опыту, активируя бессознательное (эффект символизации), либо он временно изменяет отношения между эго и суперэго (эффект гипертрофии).

Совершенно очевидно, что галлюциногены ближе к первому полюсу, в то время как алкоголь (и амфетамины вместе с большинством веществ, изменяющих сознание) ближе ко второму полюсу. Это разделение помогает понять сделанные ранее наблюдения, что сакральный характер вещества, сопровождающего различные фазы посвящения, больше всего выражен в галлюциногенах. Алкоголь, даже если он выпивается в группах и с соблюдением ритуалов, никогда не становится "религиозным стимулом" в такой же степени, как галлюциногены, потому что не имеет прямого отношения к символическим и образным переживанием. Алкоголь влияет на проявление образов только при очень высоких уровнях интоксикации, но даже в таких состояниях обычно вызывает мало образов. Белая горячка - самый драматический тому пример.

Алкоголь используется в определенных коллективных ритуалах, но не из-за его содействия символообразоваиию, а из-за создаваемой с его помощью атмосферы экстраверсии, которая необходима для сплочения группы. Гелпке (см. главу 3) полагает, что терпимость общества к наркопотреблению соответствует доминирующей психологической установке. Так как экстраверсия высоко ценится в нашей культуре, отношение к алкоголю на Западе более терпимое, чем на Востоке, где доминирующая культура способствует интроверсии, и соответственно более широко распространен гашиш.

Это замечание может объяснить, почему использование галлюциногенов редко вызывает зависимость или риск маниакально-депрессивного заболевания по сравнению с другими типами наркотиками. При использовании галлюциногенов измененные состояния сознания имеют ярко выраженное символическое содержание, которое не забывается, когда видения постепенно исчезают. Многие чувствуют, что не могут и не должны описывать свои видения, аналогичные тем, что переживаются во время посвящения. Они проходят медленный процесс переработки, в котором эго продолжает вести диалог с символами и подвергается влиянию архетипа, стоящего за этими символами. Например, после принятия ЛСД даже по прошествии нескольких недель человек может переживать моменты внутренних озарений, когда он вдруг захвачен каким-то чувством или образом. Риск в таких состояниях связан только с психотическим срывом. При отсутствии внешней или ритуальной поддержки эго может взорваться под давлением внутренних образов или "живого Бога".

Возвращаясь к первой из наших формулировок об эффекте наркотиков, следует отметить, что речь велась о символизации, а не просто о продуцировании или восприятии символов. Символическое восприятие образов является важным, но не единственным открытием, которое может принести использование наркотиков. Глагол "символизировать" означает "сводить вместе", чтобы создать новое сочетание, значительное по воздействию. При "хорошем полете" наркоман не только видит символы, но и чувствует себя "символически", чувствует, что восстанавливается целостность бытия, что он примиряется с экзистенциальной ситуацией, выходя за ее пределы и открывая непостижимый смысл. Он чувствует, что возвратился, не утратив своего места в мире и ориентации во времени и пространстве.

Каждый символический опыт в определенном смысле необратим. Он похож на ту фазу в процессе посвящения, которая приводит к развитию целостного индивидуума. Если же индивидуум переживает гипертрофию эго вместо символического опыта, то он не извлечет из такого опыта никакого продуктивного психического обогащения. Все с чем он останется, так это с чувством утраты определенной энергии, как будто у него есть клад, но ключ потерян. Именно это неугомонное желание найти тот ключ может привести к дальнейшим экспериментам с веществом, принимаемым в больших дозах и с большей частотой.

Будет тавтологией определять наркотическую зависимость как приобретенную привычку. Но можно рассматривать зависимость, как поиск трансцендентного опыта, который человек всегда ищет, но не может достичь. Одержимость в преследовании этой цели быстро ведет к маниакальному состоянию.

Традиционно, новые или зарубежные наркотики встречают настороженное отношение, их боятся, тогда как к потреблению алкоголя относятся снисходительно. Есть определенная мудрость в такой "традиции". Алкоголь по своей природе наркотик и может вызвать самую серьезную разновидность патологической зависимости. Потребитель защищает ни какие-то свойства самого алкоголя, а древнюю ритуализацию распития. Это одна из наших вековых традиций в отличие от импровизированных ритуалов, которые создавали, например, западные любители опиума. Создается впечатление, что в престижных итальянских трактирах и тавернах, где поддерживается социально ритуализированное распитие, вне зависимости от количества выпитого алкоголя существует какое-то инстинктивное чувство предела, и редко возникает насилие или негуманное поведение. Но эти трактиры посещают все больше пожилые люди, а молодое поколение не приходит на смену. Трактиры - это наследие прошлого, время от времени они закрываются и уже не открываются вновь. Есть один напротив двери моего дома. Хозяин всегда говорит, что хочет уйти на пенсию, но все же год за годом продолжает работать. Если бы он закрыл свое заведение, его клиенты, вероятно, стали бы пьяницами-одиночками. Эти посетители часто поют песни, не только потому, что трактир представляет для этого возможность, но и потому, что обстановка активирует их внутренние архетипические переживания. Оставшись без трактира, эти мужчины, вероятно, продолжили бы выпивать, но уже без песен и горячих бесед о политике, искусстве и спорте. Единственной вещью, которая давала бы им тогда тепло было бы само вино. А пока в трактире все еще есть атмосфера жизнерадостности и всеобщего энтузиазма. Складывается впечатление, что у молодого поколения нет своего особенного ритуального контекста для распития алкоголя. Обычно молодые люди пьют везде, где только могут, - на вечеринках, в шумных ночных клубах или просто на улицах.

Вероятно, мог бы возникнуть новый ритуальный контекст, но перенос наркотика из одного контекста в другой сопряжен с огромной ответственностью. Если бы потребление алкоголя лишилось рамок западной традиции, он, скорее всего, стал бы таким же наркотиком, как и все другие.

Неизвестно, какой модели алкогольного потребления будет следовать молодое поколение. Однако, наблюдаются социологические изменения, как, например, распространение женского алкоголизма. Его значительный рост тесно связан с изменениями в потреблении алкоголя мужчинами. Было время, когда некоторые виды распития были исключительно мужскими, касалось ли это выпивания вина за едой или ритуальных попоек с друзьями в тавернах. В прошлом, из-за культурных запретов и отсутствия приемлемых ритуалов женщины пили в одиночестве и одни только ликеры. В нашей традиции нет образа или представлений о группе выпивающих женщин. Образ выпивающей женщины, одинокой и расстроенной, предвещал ритуальное вырождение, происходящее в наши дни.

Женщины, все же, реже, чем мужчины, обращаются к алкоголю и незаконным наркотикам, но нельзя из этого сделать вывод, что природа женщины менее расположена к зависимости. Скорее, существует два культурных элемента, которые удерживают женщин от употребления алкоголя и наркотиков. Прежде всего, у женщин меньше свободного времени, чем у мужчин. Понятие "свободное время", несомненно, мужское изобретение. Во-вторых (и это напрямую касается нашего исследования), модель посвящения и эзотеризм с древних времен предназначались исключительно мужчинам. Это означает, что женщинам были малодоступны, или совсем недоступны более ритуализированные и менее опасные формы потребления наркотиков. С социологической точки зрения, женщины находятся в авангарде процесса вырождения и профанации потребления наркотиков. По уровню потребления мужчины все еще опережают женщин, но этот разрыв, по-видимому, будет сокращаться.

Классификация наркопользователей, например, на основе выше указанных категорий или типа наркотика может быть важной задачей, и тем не менее, в определенном смысле она отвлекала бы нас от главного. Поскольку наше исследование должно оставаться глубинно-психологическим, а не социокультурным или психофармакологическим, то наш интерес должен быть направлен к бессознательным конечным целям потребления наркотиков. По большей части, эти цели, однако, не осознаются, поэтому уделяется так много внимания потребляемым веществам. Близорукость сознательной позиции сопоставима с вырождением до потребительской установки, которая, становясь самоцелью, приводит к страданиям. Такое вырождение сегодня довольно распространено из-за атмосферы пассивности и недостатка усилий по трансценденции себя и своей ситуации. "Смыслом" любой ситуации является все, что ощущается в данный момент на поверхности, - тенденция, которую Мак Люэн сформулировал в средствах массовой информации следующим образом: " Медиум и есть послание". Эта фраза была сформулирована, чтобы показать эффект распространения и злоупотребления "средствами коммуникации", но эта формула так же применима к проблеме потребительской идеологии и наркомании. Потребление наркотиков является средством для установления контакта и связи с новыми психическими состояниями. К сожалению, применяя наркотики, люди постепенно прекращают искать ;вязь с чем-то новым и концентрируют внимание на самом наркотике - что было средством становится целью.

В результате изучения действия средств массовой информации доказано, что телепрограмма о насилии, даже если еe выпускали с поучительной целью, скорее способствует распространению насилия, чем сплачивает аудиторию против него. Подобным же образом, даже если телевидение пытается нас чему-то учить, то в конечном итоге оно учит смотреть его больше. Поэтому сегодня потребление наркотиков побуждает индивидуума снова обращаться к наркотику, а символический опыт ничему его так и не учит по той простой причине, что этот опыт должным образом не организован и не уважается, как т. н. культе пейота или в ритуальном наркопотреблении.

Вот почему наше внимание посвящено таким моделям психического действия, архетипам, которые образуют вечно присутствующую, хотя и скрытую основу всех явлений. Такой подход оказывается наиболее плодотворным, поскольку удерживает нас от отделения индивидуума от коллективного измерения и позволяет рассмотреть проблему не только с точки зрения патологии, но и как бессознательную попытку достичь архетипических целей. Именно к этим целям человека больше всего инстинктивно влечет. Они представляют реальную проблему, скрытую за неприятным фасадом наркомании. Если не удастся идентифицировать цель, к которой мы бессознательно стремимся, если не получится осознать нашу скрытую потребность, то рано или поздно она потребует удовлетворения, Не понимая этого факта, трудно будет бороться против наркотиков и наркомании. Даже, если бы мы преуспели в борьбе с наркотиками, базовая потребность, являющаяся, по нашему мнению, потребностью в посвящении, не получая адекватного удовлетворения, приняла бы еще более ужасные формы. (Мы уже ссылались на элемент посвящения в террористических группах.) По этой причине такую потребность нужно понять, и только тогда мы сможем ответить на нее и дать ей выход.

Но аналитику не позволительно задавать вопросы о внешней реальности без рассмотрения скрытых мотиваций, являющихся главным объектом его интереса. И нет нужды доказывать, что изучение скрытых архетипических структур (потребности в посвящении), а не внешних явлений (мира наркотиков), - не только психологически глубже, но и приносит больше удовлетворения, более захватывающе и вдохновляюще. Занятие же феноменологией, описанием внешних аспектов наркомании в нашем обществе, нельзя назвать ни привлекательным ни удовлетворяющим. Это неприятное, расстраивающее и удручающее явление.

Как упоминалось ранее, изредка аналитикам доводится помогать наркоманам в их исправлении. Наркоманов редко берут в качестве пациентов. Существует риск того, что он может погружаться в изучение архетипических структур, чтобы избежать осознания менее приятных, но более актуальных аспектов своей проблемы.

По большей части наркомания поражает тех людей, которые не знают, как принять жизнь. Невозможно избежать разочарований, так же как и полностью разрешить все противоречия. Можно сказать, используя знаменитое выражение Молро, что к наркотикам обращаются люди, не знающие, как принять чисто человеческую ситуацию. Если бы наркоман снизошел до этой ситуации, ему бы пришлось осознать, что он предал изначальную потребность в посвящении, превратив ее в чисто потребительский подход. Но он не идет ей навстречу, а реагирует бегством. Он готов заплатить любую цену, лишь бы быть свободным от этой жизненной ситуации. Но цена очень высока. Она может заключаться в финансовом разорении, не говоря уже о разрушенном здоровье, эмоциональной жизни и духовности. Свобода достигается, когда индивидуум чувствует себя "полубогом", но, прежде всего, когда почти стабильно устанавливается "адское" состояние. Без сомнения, в какой-то момент человек начинает искать освобождение от этого "адского существования". Но поскольку часто невозможно вернуться к человеческой жизни, остается только ждать освобождения, которое придет со смертью.

Изучение скрытых аспектов наркомании приветствуется, но в то же время следует прилагать усилия, чтобы не стать чисто теоретическими исследователями. Иначе мы бы повторили ошибку наркомана - стали бы отрицать человеческую ситуацию с ее ужасными и непримиримыми противоречиями.

Препятствия к посвящению в плюралистическом обществе

Тот факт, что здесь не предлагаются пути возрождения посвящения, не означает, что мы считаем такие переживания сегодня недосягаемыми. Наше общество так структурировано, что не предоставляет никаких конкретных возможностей для посвящения. В прошлом общество само отводило определенное достойное место посвящению. Следовательно, отсутствие посвящения априори может быть одной из бессознательных причин широкого распространения чувства отчуждения и отчаяния. Некоторые исследователи полагают, что такая бессознательная потребность уже нашла типичные суррогатные формы выражения. Хокарт упоминает, по меньшей мере, три формы¹:

1. Возвращение к однажды принятой, но в настоящее время оставленной практике из-за специфической необходимости. Например, когда родители отказывались крестить детей, но решились сделать это из-за того, что новорожденный болен.
2. Обращение к другой культуре с ее обрядами и нормами, в результате утраты веры в свои собственные обряды. Это происходит во многих случаях религиозного или идеологического обращения.
3. Восстановление древних практик не потому, что признают их настоящие инициатические цели, а по некоторым рациональным причинам. Например, практика обрезания популярна в США по гигиеническим соображениям.

Размышления Хокарта иллюстрируют то, о чем мы говорили, но в них нет гипотез о причинах вырождения процесса посвящения и возможных способах его восстановления.

В предисловии к первой главе данного исследования мы ссылались на фразу Элиаде: "Посвящение устанавливает конец "природному человеку" и вводит новообращенного в культуру". С одной стороны, можно сказать, что необходимость в посвящении сегодня отпала, поскольку вхождение в культуру больше не является трудным процессом, требующим ритуалов. Современный человек погружен в культуру фактически с момента своего рождения. Он никогда не сталкивается с чисто природным существованием. С другой стороны, следует отметить, что современный человек часто чувствует себя брошенным в культуру или общество почти случайным образом, так что ничто не внушает ему священного уважения. У него развивается ностальгия по собственным корням, так что природное существование кажется ему чем-то сакральным.

Потребность в посвящении, в возрождении к жизни, наделенной новым смыслом, существует всегда, даже если заложенная в ней амбивалентность приносит страдания. Наиболее вероятно, что удовлетворение этой потребности происходит в индивидуальных отдельных неповторимых ситуациях, а не в сомнительных группах, о которых мы говорили ранее. Этот путь становится уделом неугомонных натур, руководствующихся скрытым жизненным инстинктом, а не верой в какие-нибудь особенные ритуалы.

Многие инициатические ритуалы, например, принятие воинской присяги, были характерными для определенной культуры и исчезли с приходом современности. Однако, некоторые церемонии выжили, поскольку связаны с естественными и, следовательно, неизменными событиями, такими как рождение, бракосочетание и смерть. Эти и другие базовые элементы жизни, носящие по своей сути инициатический характер, все еще отмечаются ритуально, но уже утратили черты посвящения. Хороший пример этому -первый сексуальный опыт. Пытаясь преодолеть моральные предрассудки вокруг секса, современный человек вместе с табу избавился и от тайны, связанной с сексуальностью. Эти табу были нужны не для морализаторства, а для сакрализации и сохранения инициатической функции сексуальности. Инициатическая функция умирает, так как утрачены по меньшей мере три элемента сексуального опыта: сакральность, необратимость и отсутствие альтернатив. Рассмотрим эти три элемента детально, так как это будет полезным для нашего исследования. Однако, следует учесть, что анализ данного вопроса не будет полным (поскольку у посвящения много элементов) и точным (поскольку различные элементы частично перекрываются; сакральность в значительной степени зависит от необратимости и отсутствия альтернатив; необратимость же есть отсутствие самой простой альтернативы, т.е. возвращения к прежнему состоянию).

Что касается сакральности, то исчезновение священного и освобождение современного общества от иллюзий представляет слишком большую проблему, чтобы рассматривать ее здесь. Однако, следует указать, что в предшествующих культурах понятия священного и инициатического часто совпадали, так как обеспечивался глубокий контакт с сакральным при посвящении. Различные аспекты сакральности интересуют нас, как качества, связанные с двумя другими элементами.

Сразу можно заметить, что современность устранила необратимость немногих сохранившихся инициатических процессов. Например, серьезный кризис переживают религиозные профессии. Количество священников продолжает сокращаться, хотя все чаще удовлетворяются просьбы об освобождении от обетов, положенных им по сану. Существуют сложные и многочисленные причины такого профессионального кризиса. Тщательное исследование данной проблемы потребовало бы привлечения исторических и социологических фактов. Можно допустить, что широкая возможность получения освобождения от обетов с психологической точки зрения могла бы убедить людей выбирать эту профессию, особенно тех, кто не желает брать на себя столь суровые обязательствам, как у духовенства. Но разве такое объяснение является в истинном смысле "психологическим"? Оно имеет мало общего с глубинной психологией, ограничиваясь психологией сознания. Поскольку мы полагаем, что в психике существуют бессознательные потребности и архетипы, можно выстроить противоположную гипотезу о том, что из-за обратимости выбор профессии теряет характер радикальной трансформацией. Необратимая смерть старой личности необходима для последующего переживания глубокого психического возрождения.

Подобные рассуждения можно применить и к бракосочетанию, инициатический характер которого поддерживался долгое время (больше в католической традиции, чем в протестантизме, и больше для женщин, чем для мужчин). Санкционированный законом развод-это совсем недавнее явление во многих традиционно католических странах. Католической церкви приписывают опасение, что может начаться настоящая лавина разрушенных браков, так как развод отменяет официальный брак, а не духовную связь, и люди будут обращаться к первому, игнорируя второе. Статистически, не так много разводов последовало за их разрешением. Скорость изменения пропорции между церковным венчанием и гражданской регистрацией брака осталась прежней. Предлагались всякие гипотезы для объяснения этих фактов, но так как они не касаются глубинной психологии, мы не будем рассматривать их здесь. В отношении того, что касается нашей темы, достаточно связать эти наблюдения с другим фактом - более значительным ростом "гражданских браков" по сравнению с официально зарегистрированными. Это подтверждает гипотезу, что необратимость является обязательным элементом модели посвящения. Институт бракосочетания необходим для поддержания порядка в обществе. Но на более глубоком уровне он также играет инициатическую роль. Если брак утратит свою функцию посвящения, превратившись в нечто легко обратимое, вроде сегодняшнего "гражданского брака", тогда люди будут устанавливать свои эмоциональные связи более прямым образом в обход общественных институтов как исключительно бюрократических образований.

Светский брак всего поколение назад был редким и считался смелым вызовом господствующей идеологии, но теперь он настолько распространен, что даже застарелый консерватор не посмеет его критиковать. Он стал альтернативой церковному венчанию, и каждый может пользоваться его преимуществами. Но парадоксальным образом его повсеместное принятие закончилось предпочтением "гражданских браков". Отречение от официальных институтов произошло, потому что возможность сознательного выбора, как и возможность потреблять только лучшее, сводит на нет инициатическое значение. В ситуации свободы выбора, когда выбор становится все более секулярным (т. е. не связанным табу или уважением сакрального, ориентированным на более удобный вариант), самым разумным оказывается тот, что дает немедленный результат без каких-либо сложностей или соблюдения формальностей. В традиционном обществе человек мотивирован брать на себя дополнительные институциональные обязательства не столько из-за материальных гарантий, которые предоставляются этими институтами, сколько из-за потребности в ритуалах, способных обеспечить архетипические чувства, проецируемые на новую освященную фазу жизни.

Для переживания истины необходимо устранить сомнения и амбивалентность. Но если существует много расходящихся заданных извне истин, их противоречия могут быть интроецированы и породить сомнения. Единственным исключением являются те редкие индивидуумы, система ценностей которых хорошо согласована, так что они могут естественным образом принять внешнее разнообразие (коллективные "истины") и внутреннее разнообразие (вопросы, задаваемые самому себе). Потребность в истине обычно перетекает в потребность в единообразии, и таким образом потребность, которую можно назвать вертикальной (поскольку она затрагивает вершины и глубины нашего бытия), становится горизонтальной.

Подобный процесс происходит с сакральным. По своей природе оно является всеобъемлющим. Но можно ли сакральное пережить в чистом виде, если оно на метафизическом уровне относится к тотальности нашего бытия? Для многих людей эта попытка принесла бы ощущение тревоги и одиночества. (Из-за акцента на вертикальном опыте пребывания наедине с Богом протестантская церковь теряет свою паству в большей степени, чем католическая). Средний человек привязан к привычному порядку жизни, рутина и однообразие пронизывают его существование. Он не способен к внезапному столкновению с проблемами истины, ответственности и свободы выбора.

Экономический и технологический прогресс вместе с завоеванием политических прав принес не виданную ранее свободу и пространство выбора. "Культурной" реакцией на это было то, что Ратено и Ортега назвали "вертикальным вторжением варварства", а Фромм назвал "бегством от свободы". В возникшей ситуации средний человек пытается воспользоваться преимуществами нового пространства и свободы, но не хочет брать на себя ответственность, которые они влекут за собой. Завоевание свободы теряет смысл, если человек не может осуществлять выбор.

Хотя наше либеральное плюралистическое общество в высшей степени терпимо, оно враждебно сакральному. Пассивное большинство бессознательно не приемлет, что сакральное может быть найдено в институтах, отличных от доминирующих в этом обществе, существующих с ними бок о бок или находящихся в конфликте с ними. Они просто отвергают сакральное измерение, добавляя таким образом к своей апатии еще одну ношу и еще один блок для либидо.

Сакральное предшествует рациональному и превосходит его, ему неизбежно принадлежит первенство. Поэтому ему трудно поместиться в пространстве между институтами, где индивид осуществляет свой свободный и рациональный выбор. Если бы удовлетворение жажды инициации опиралось на создание просто новых институтов, использующих свободу вероисповедания, результаты были бы непродуктивными. Если церковное венчание утратило свое инициатическое значение, его нельзя просто заменить официальной регистрацией брака - процедурой современной, но бесполезной для посвящения.

Традиционное бракосочетание часто заключается в результате соглашения между семьями и связано с продолжением рода, но парадоксальным образом у него более богатые возможности в смысле посвящения, чем у современного брака. Технология и наши современные достижения (контроль рождаемости, безопасные аборты, общая терпимость общества) предлагают нам свободу выбора, в то же время от нее отрекаясь, и наши различные институты (гражданский брак, декретный отпуск по беременности) отрицают инициацию, лежащую в их основе.

Было бы несправедливым обвинять современного человека в отвержении ритуалов и традиционных институтов из-за гедонистического нежелания ограничивать свои потребности. Скорее всего он делает это, потому что наступление современности заставляет его отрицать фундаментальную потребность, которую они удовлетворяли - потребность в сакральном и инициации. Достаточно обратить внимание, как быстро и с каким упорством возникают вновь альтернативные ритуалы и институты.

Надо признать, что тема посвящения почти безгранична. Следы ее можно найти во многих на первых взгляд рациональных формах поведения современного человека. В начале нашего исследования нельзя было вообразить, как далеко заведет нас анализ темы посвящения. Конечно, не стоит думать, что инициация вездесуща, чтобы не раздувать эту тему и лишать ее тем самым смысла специфической реальности.

В то же время модель посвящения дает более глубокое психологическое понимание тех явлений, где психологический подход казалось проигрывал социально-политическому. Архетипическая модель позволяет ухватить структуры, существующие независимо от конкретной исторической ситуации. Взглянем, например, на явление терроризма.

В отношении проблем с законом терроризм базируется на инициатических и эзотерических нормах, аналогичных миру наркомании. И терроризм и наркомания являются объектами преследования со стороны властей, главным образом полиции, причем эта борьба приносит слабые результаты. Предпринимаемые против наркомании меры направлены на распространителей и щадят самих наркоманов или пытаются склонить их к сотрудничеству. В Европе после десятилетия разгула терроризма законы, поощряющие "добровольное раскаяние" со стороны террористов, помогли остановить самые сильные организации всего за несколько лет. Этот факт демонстрирует преимущества юридического решения проблемы перед военным и полицейским. И хотя успех был достигнут с помощью законов, с точки зрения психолога здесь не обошлось без бессознательных элементов, создавших архетипическую предрасположенность, необходимую для этого успеха.

Сотрудничество некоторых террористов с властями, конечно, привело к аресту остальных. Но обещание ли смягчения приговора явилось тем единственным фактором, который побудил их к отречению от своей идеологии терроризма? Даже если суд проявит милосердие, они все равно подвергают себя смертельной угрозе мести со стороны других боевиков. Большинство тех, кто "раскаялся", объясняли свой поступок идейными соображениями. Они говорили, что решили вернуться в нормальное общество, потому что стали свидетелями краха "политического плана" террористов. Такое объяснение, без сомнения, справедливо с точки зрения психологи сознания, но если попытаться прочесть бессознательные элементы в их заявлениях, то станет видно, что на них повлияло ощущение провала тайного эзотерического или инициатического "плана". Относится ли это разочарование к рациональным расчетам или в большей степени к членам той тайной группы, с которой они решились связать свою судьбу? В своих заявлениях раскаявшиеся террористы обычно нападают не только на политическую позицию своих бывших соратников, но также на них лично, критикуя нехватку духа солидарности в группе.

Но если вхождение в группу не является полноценным сакральным актом подчинения, а происходит по секулярному сознательному выбору, то ничего не стоит и покинуть группу, которая низводится тем самым на уровень обычного клуба. Самые первые "раскаявшиеся" террористы лишали группу ее эзотеризма, прокладывая дорогу к ее внутреннему краху, а информация, сообщаемая ими полиции, ускоряла и ее внешнее разрушение. Помимо дефицита сакрального измерения современное общество слишком сложно и толерантно, чтобы признать любую альтернативную группу, членство в которой не отменяемо. Только с большим трудом можно оживить структуры, благоприятствующие настоящему посвящению, не опускаясь на уровень всего лишь другого выбора в контексте того самого потребительского отношения, которое человек отвергает как анти-сакральное.

Можно ли, к примеру, считать "альтернативными" экологические группы или новые секты, если спустя пару лет участник может просто вернуться к обычной жизни? В действительности, само понятие "альтернативы" чуждо теме посвящения, потому что введение "альтернативы" подразумевает выбор между двумя возможностями, лежащими в одной плоскости, а посвящение ведет к полному возрождению на более высоком уровне.

Это не означает, что исследование потребности в посвящении обязательно приведет нас к пессимизму. Так как наш подход основывается на архетипах, он предполагает, что ядро психического процесса остается сохранным, ожидая более благоприятного времени для достижения гармонии с доминирующей культурой, и не ослабевает из-за недостатка сакрального или эфемерности институтов посвящения в современном плюралистическом обществе. Рано или поздно, это ядро включится, чтобы восстановить или создать заново институты, способные обеспечить посвящение официальной и ритуальной структурой для тех, кто действительно этим интересуется, если не для всего общества в целом.

Влюбленность и посвящение

Вернемся к институту брака и исследуем его основное архетипическое ядро. Полагают, что корни этого института лежат в естественной влюбленности в человека противоположного пола. Не будем это оспаривать, но хотелось бы поместить слово "естественная" в кавычки и отметить, что нас интересует тесная связь между влюбленностью и посвящением.

Чтобы прояснить нашу позицию, обратимся к различию между влюбленностью и любовью, предложенному Франческо Альберони². За стартовую точку Альберони берет различия между самовозникающим и институциональным состоянием. Точнее, влюбленность можно рассматривать как мотивирующую силу больше бессознательного происхождения, а любовь, как функцию неформального института, созданного из неписаных правил и соглашений между партнерами³. Таким образом, Альберони попытался классифицировать архетипическую динамику.

Стремление трансцендировать влюбленность и перейти к любви соответствует стремлению к посвящению, к разработанным ритуалам и формулам, предназначенным для освящения и структурирования процесса возрождения. Влюбленность и посвящение - процессы столь переменчивые, что приносят муки и радости одновременно. Они жаждут стабилизироваться до институтов, но не желают редукции до них. Любое холистическое явление не приемлет редукционизма, и то же относится к процессам "смерти и возрождения" и влюбленности, которые бессознательно следуют модели посвящения.

Самый спорный текст на тему любви, несомненно, написан Денисом де Ружмонтом⁴. Он считает, что любовь, существующая в нашей культуре в виде "страстной любви", является культурной особенностью Запада, продуктом эволюции христианства, особенно ереси катаров. Многие критиковали этот тезис, как недостаточно документально подтвержденный, другие считали, что автор зашел слишком далеко в своих выводах. В любом случае, пока Будда и Конфуций вдохновляли человека на спокойное и безмятежное отстранение, Христос связал любовь с темой (которую мы уже обсуждали) обновления через процесс "смерти и возрождения" и с темой жертвоприношения. В отличие от основателей азиатских религий Христос предлагает полное погружение в любовь и страсть. Любовь стала в нашей культуре болезненным необратимым опытом трансформации, что подтверждается постоянным приравниванием любви и смерти, как, например, в легенде о Тристане и Изольде.

В любви можно увидеть типично Западный феномен - возвращение вытесненного, ответ со стороны бессознательного на наш вездесущий рационализм и позитивизм (влюбленность исходит не от эго, а в действительности противостоит эго). Нет ничего принципиально нового в том, что здесь обсуждается. Подобные выводы уже делались в отношении других иррациональных явлений, таких как влечение к смерти или негативный героизм. Страстная любовь является следствием христианской идеи (страдания) и узурпированных христианством явлений, относящихся к примитивному или языческому миру (а именно, посвящения).

Часто говорят, что когда кто-то вещает о любви, он на самом деле ссылается на что-то неопределенное. Продолжая наши поиски, мы окажемся в любопытном положении, потому что нам придется обратиться к категориям, которые используют не ученые, а поэты. Рильке в трактате о любви Марии Магдалены к Иисусу⁵. говорит, что ее утрата, как и утрата любого объекта любви вообще, является обязательным условием для полной реализации духовного и страстного опыта любви между двумя индивидуумами. Такая линия рассуждений напоминает нам о связи между любовью и смертью, которая также является специфической формой утраты. Рильке полагает, что конечная цель - не соединение с объектом любви, поскольку утрата предопределена, а любовь играет роль архетипического нуминозного инструмента для достижения нового состояния, наделенного новым смыслом. Любовь связана с жертвоприношением и посвящением. Состояние влюбленности не столько приносит единение с любимым человеком, сколько ощущение обновления у того, кто любит. В различных лирических стихах герой, влюбившись, видит весь мир новыми глазами, чувствует себя снова ребенком, или наоборот, впервые по-настоящему взрослым. Его самосознание меняется и пробуждается. Таким образом, влюбленность является попыткой возрождения. Она порождает новые образы, символические переживания и ощущение обновления, которое Данте описал в своем произведении "Новая жизнь" (Vita Nuova). Но есть и другие менее существенные детали, которые, все же, не стоит игнорировать. Влюбленность часто сопровождается симптомами одержимости, полусознательным обязательным повторением определенных действий или мыслей, в которых можно видеть и патологический элемент и глубокую фрустрированную потребность в ритуалах. Влюбленность - состояние не только творческое, но и тревожно обсессивное, и за этой одержимостью кроется "религиозная" потребность в правилах, в безопасности, в защите от слишком ненадежного содержания института любви. Например, влюбленный страдает от навязчивого желания постоянно оживлять определенные воспоминания или искать следы любимого человека на улице, где они однажды гуляли. Одна фраза или имя может крутиться в его уме как припев. Любовь - это что-то такое большое и величественное, что бесконечно рвется наружу. Она всегда ищет чего-то, что сможет сдержать или вместить ее, но никогда не находит.

Без сомнения, любовь так заряжена энергией, что может уравновесить односторонность нашей культуры. Она могла бы помочь удовлетворить потребность в посвящении, или, в более широком смысле, потребность в иррациональном, волшебном и эмоциональном. Но для этого она недостаточно институционализирована в культурные формы.

Влюбленность, как искусство и любой творческий акт, является бессознательным феноменом. Но как и в искусстве здесь требуется сила воли и сила эго, чтобы трансформировать фантазии в реальные события, несущие обновления. Влюбленность, таким образом, становится необратимой (вспомним категории, которые мы использовали, говоря об обновлении при посвящении), а объект любви становится по-настоящему священным и незаменимым. Как и искусство, любовь вынуждена быть творческой и оригинальной, потому что в рациональном обществе, окружающим нас, нет языка, готового и способного выразить ее.

В сущности, у любого человека есть творческие фантазии, но лишь немногие могут из этих фантазий создать художественные произведения. И подобным же образом влюбляется каждый, но далеко не все достигают той стадии любви, когда фантазии об обновлении сталкиваются с реальностью и сопротивляются ей, несмотря на отсутствие заранее установленных правил. Влюбленный вынужден постепенно прекратить пребывать в состоянии, когда он захвачен чем-то, находящимся за пределами его эго, или трансцендентной бессознательной силой. Любовь должна быть инкорпорирована в эго. Но обычно человек пассивно переживет состояния вдохновения и остывания, пока, наконец, любовь не проходит, подобно наркоману, пережившему новый экстатический опыт и затем ожидающему, когда эффект препарата закончится. По этой причине с незапамятных времен влюбленность сравнивают с действием ядов или волшебных чар. Опьянение и влюбленность имеют общую архетипическую матрицу, потенциально они оба связаны с посвящением.

Индивидуальное чувство ритуала

Радикальное возрождение и улучшение качества жизни все еще возможны сегодня, как были возможны в прошлом. Однако, кажется, что сегодня они во многом более постепенны и менее официальны. Наше общество не состоит из каст или недоступных гильдий, и брак больше не является пожизненным связывающим обязательством. Человек не занимается всю жизнь одной профессией, не поселяется в определенном месте и не принимает специфическую социальную роль безвозвратно. Он просто делает выбор, который, по меньшей мере, теоретически можно бесконечно изменять. Но такой секулярный режим жизни может уничтожить инициатические возможности, скрытые в различных "переходах" из состояния в состояние. Древняя потребность в посвящении не прекращает искать подходящие формы для ее выражения, но все, что находится среди современных демократических правил и категорий, оказывается лишь пародией на ритуалы - обеессивным повторением.

Рассмотрим процесс взросления. В примитивных племенах молодого человека рано или поздно готовят к торжественному обряду перехода, который посвящает его во взрослого. Его знакомят с отличительными чертами его нового положения. Следовательно, он принимает все эти знания и правила, которые действительно имеют значение. С того дня, права и обязанности этого человека больше не те, что были раньше. И хотя участие воли и эго минимальны, действуют (на уровне "мистического соучастия" Леви-Брюля) бессознательные элементы его психики - его вера (или доверчивость), его чувство судьбы, его визионерский талант.

Обратимся теперь к более близкой нам ситуации, возникшей в конце Средневековья. Молодой Марко Поло, благодаря культурной и экономической ситуации, в которой он родился, получил хорошее образование, но его взросление связано с фантастической поездкой. Внезапно Поло обнаруживает себя в новом, другом, огромном мире. Этот прыжок во взрослость и неизвестность стимулировал воображение людей многие века и служил образцом для тех, кто хотел трансцендировать свою старую жизненную ситуацию и принять вызов, начать новую жизнь.

Сегодня больше нет новых земель, которые нужно открывать. Человек развивается больше за счет учебы, чем за счет странствий. В восемнадцать лет закон объявляет нас взрослыми, но новоявленный взрослый не чувствует решительных изменений в своей жизни. Он знает, что еще пять-десять или более лет он будет экономически зависимым от родителей, либо потому что не сможет обеспечивать себя сам, либо потому что нужно завершить образование. Возможно, он умеет пользоваться компьютером, ведь он вырос с ним, но он знает, что даже если учеба растянется до тридцати или сорока лет, он не научится всему, что необходимо во взрослом мире. Тотальные знания больше недоступны. Он мог бы приблизиться к чему-то подобному, углубляясь в отдельную специализированную область, но даже это впечатление, как мираж под солнцем, едва появившись, исчезнет. Эмоции и знание вторичны по отношению к торжественным ритуалам перехода, которые необходимы, чтобы индивидуум почувствовал себя возрожденным и перешедшим на новую ступень жизни.

Но не будем впадать в наивную сентиментальность или пессимизм. Те времена, когда совершались внезапные мгновенные изменения, а также действовали торжественные внешние ритуалы перехода, давно в прошлом. Но это не означает, что переходов больше нет. Глупо полагать, что нет взрослых людей, чувствующих себя по-настоящему взрослыми, что нет пожилых людей, ощущающих, что их личность отличается от той, что была в молодости. В современной повседневной жизни есть много повторений, которые устраняют чувство ответственности. Они определено не способствуют развитию того, что называется мудростью возраста. Отношения с объектами в нашем современном обществе массового потребления характеризуются пассивностью и отсутствием креативности. Все, что мы хотим (а наши желания бесконечны), мы можем получить подобно младенцу у материнской груди. Ощущение перехода от среднего возраста к старости, когда человек обращается в своих воспоминаниях к тому, что он получил от жизни, постепенно стирается.

И тем не менее, структура и возможность "перехода" все еще существуют, как существует и возможность для ритуалов. Ни один ритуал не является таким тотальным, как обсессивный. Для обсессивного человека вся жизнь состоит из ритуалов - это единственное, чему он посвящает все свои силы. И все же, его жизнь бесплодна, это самый мертвый из всех возможных типов существования. Согласно мифу, Сизиф попытался победить смерть, и его наказанием стало бесконечно катить камень по одной и той же дороге. Это наказание символично, оно делает Сизифа покровителем всех одержимых (обсессивных).

Сегодня нет ничего более потенциально ритуального, чем повторяющееся однообразие повседневной жизни или тех действий и мыслей, которые наполняют обычный день и пропитывают каждый его момент. Ритуалы больше не гарантируют чувство священного, поскольку сакральность может быть продуктом только внутреннего процесса, постепенного процесса приобретения жизненного опыта и присвоения его в качестве опыта своего "настоящего я". Наши переживания могут быть бездушными, результатом повторяющегося внушения себе, что мы должны принять, но они могут стать опытом "настоящего я", если не просто проживать их, а активно выбирать, если двигаться по жизни, будучи хозяином собственной жизни. И в любви и в обсессивности (обсессивность присутствует в любви) мы сталкиваемся с необходимостью передачи чего-то, изначально ощущаемого как внешнее, под ответственность эго. Влюбленность, как и обсессивность - это предложение, которое бессознательное делает эго, в первом случае это предложение возрождения, а во втором - предложение порядка. Вполне возможно контролировать компульсивный ритм жизни. Даже будучи пропитанным определенными фиксированными шаблонами и повторяющими элементами, обычный день городской жизни допускает большую свободу выбора и большую сознательную ответственность, чем день примитивного человека, который хотя и мог гулять, не глядя на светофоры, чувствовал себя во власти магических сил. У нас есть свобода, но, к сожалению, мы не научены ее пользоваться. По большей части неумение пользоваться преимуществами этой свободы происходит из-за того, что мы не видим в своей жизни сакрального или даже просто чего-то значимого. Нас так часто призывают делать выбор, что в своих выборах мы непоследовательны, и они не воспринимаются, как нечто жизненно важное, и не трансформируют личность. В повторяющемся однообразии жизни почти все возложено на внешние факторы и институты, способные пробудить наше вдохновение лишь на короткое время, прежде чем оно погаснет.

Сегодня остается очень слабая возможность найти реальные коллективные институты, которые могут курировать прохождение посвящения. Но ритуалы перехода все еще существуют, они возникают на протяжении всей жизни. Наши институты не признают их и не придают им значения. Их нельзя обнаружить в чем-то внешнем, и для них нет заготовок. Они складываются из правил, которые мы устанавливаем для себя за некоторый период времени в качестве самодисциплины. Предлагаемый современностью шаблон жизни бездушен, и наша задача - внести духовность в свою жизнь.

Путь к цели пролегает через культивирование самодисциплины (это не означает следовать жестко установленному перечню фиксированных правил), необходимой для постепенного перехода от обучения к знаниям, от влюбленности к любви, от идеологического промывания мозгов к реальной социально-политической позиции и т.д. Если мы будем развивать в себе эту дисциплину, то наш "переход" уже освящен. Конечно, всегда существует спонтанное стремление поделиться этим сакральным моментом с другими. Но в нашем секулярном плюралистическом обществе ценой такого опыта будет одиночество. В большинстве случаев, такими переживаниями можно поделаться с любимыми людьми, с приятелями и с теми, кто придерживается подобных идеологических взглядов.

Нет ничего нового в идее, что глубокие близкие отношения, проверенные временем, в которых стороны придерживаются взятых обязательств, имеют элемент сакрального. Но можно предположить, что этот процесс равнозначен современному прохождению посвящения. И это не просто теоретическая гипотеза, а вывод, к которому я пришел на основе своей аналитической практики.

Работа анализа - это одновременно аффективный процесс и процесс прояснения и обогащения сознания. Он протекает в довольно жестком ритуализированном сеттинге. Требуется самодисциплина, чтобы в результате этого долгого, постепенного и сложного процесса освоить то, что выявил анализ, и не только на рациональном уровне. Такая же самодисциплина необходима, чтобы аффективный опыт трансформировался из формы проецирования в подлинную "любовь к себе". Если процесс работает, как надо, он может стать опытом возрождения. Это возрождение будет медленным, трудным, дорогим и неполным, но все же психоанализ является одним из немногочисленных опытов возрождения, объективно доступных в нашей современной урбанистической культуре.

Анализ и его сеттинг (правила) не являются заранее установленными сакральными институтами, жестко заданными с самого начала. Именно потребность в возрождении несет потенциал сакрального и заставляет индивидуума проходить психоанализ и обсессивно следовать правилам, необходимым для ритуального оформления его различных фаз. Процесс посвящения может развиваться из этого ядра, а не из стандартных институтов или других внешних навязываемых авторитетами форм.

1. A.M. Hocart. Initiation and Healing, in Man, XXXVII, 1937, pp. 20-22.
2. F.Alberoni. Movimento e instituzione. Bologna, II Mulino, 1977.
3. F.Alberoni. Innamoramento e amore. Milan, Garzanti, 1979.
4. D. de Rougemont. Love and the Western World. New York: Pantheon Books, 1956.
5. R-M. Rilke. Die Lieber der Magdalena, in Die drei Liebenden, Frankfurt: Insel, 1979.