23 апреля 1986
Дорогой Дневник!
Как много времени прошло с моей последней записи. Школа - это прекрасно, но все
дается мне слишком легко и мысли почти не заняты учебой. Они то и дело
возвращаются к мальчикам и к моим фантазиям. У меня с Донной в этом году было
уже несколько стычек. Она утверждает, что я веду себя по отношению к ней как то
странно и больше уже не тот друг, каким была раньше. Всю жизнь я ненавидела
слезы, так почему же в последнее время мне так легко плачется. Я только и делаю,
что стараюсь быть хорошей и постоянно чем нибудь себя занимать, а не болтать или
предаваться пустым мечтаниям. Я считала, что это раздражает окружающих и
накликает на меня всякие беды.
Донна постоянно злится из за того, что я не хочу делиться с ней своими
чувствами. А не хочу я, потому что боюсь! Рассказать же ей о своих страхах я не
могу, потому что тогда она заставит меня объяснить их причину. Этого я не сделаю
ни за что на свете! Все это время я даже не прикасалась к тому заветному месту
на теле, которое доставляет мне столько удовольствия. Я боюсь, ведь это связано
с сексом, а я решила, что не буду больше о нем думать… а это так трудно!!!
Я себе ненавистна, и вся жизнь мне ненавистна! Папа в последнее время постоянно
с Бенжамином и занят своей работой в «Грейт Нозерн», так что я понемногу начинаю
чувствовать себя в положении Одри, когда ее отец проводит больше времени и
уделяет больше внимания мне, чем ей. Теперь то же самое происходит со мной, и я
изо всех сил стараюсь не обижаться и не думать обо всем этом, но у меня никак не
получается. Пропал сон, и даже аппетит! Надо поскорее взять себя в руки. Не
сделаю этого - и случится что то ужасное.
Прошлой ночью мне приснилось, что я вырыла во дворе яму под колодец, чтобы дома
у нас не было перебоев с водой. Мне казалось, что я делаю для семьи доброе дело.
Маме моя идея пришлась по душе, и она вся расцвела от удовольствия. Но потом,
выйдя во двор, увидела, что я хочу покончить с собой, пытаясь похоронить себя в
этой яме. Она поняла: я лгала ей, и это ее сильно расстроило. Она подбежала,
чтобы вытащить меня, но я закричала, что не хочу просыпаться среди ночи, вся
засыпанная листьями. Мне так хотелось быть деревом, чтобы услышать, не идет ли
по лесу беда. Неожиданно я оказалась все таки похороненной. Только не в глиняной
яме, а где то совсем в ином месте.
После этого в спальню ко мне пришла мама и спросила, все ли у меня в порядке, и
я ответила, что беспокоиться не о чем. Просто иногда мне снятся кошмары про лес,
вот и все. Выражение печали на ее лице сменилось надеждой. К сожалению, потом
она начала говорить со мной о вещах, слушать о которых у меня не было ни
малейшего желания. О птицах и пчелах, о младенцах и противозачаточных средствах
и обо всей смехотворной чепухе насчет того, что мои кошмары - всего лишь
свидетельство перемен в моем организме. По ее словам, скорей всего мне просто
нужно получить ответы на некоторые мучающие меня вопросы.
И все это время, пока она со мной разговаривала, я думала совсем о другом.
Изо всех своих сил старалась я думать лишь о цветах, улыбающихся лицах и… еще о
больших грузовиках, груженных бревнами, птицах и Донне Донне Донне… и все только
одно хорошее. «Не слушай!» - твердила я себе, Я не могла слышать этот голос,
говоривший мне о вещах, каждая из которых была подобна маленькому ключику от
дверей в комнаты, где мне не положено быть. Как это могло произойти? Она не
умолкала почти час, и мне пришлось почти вцепиться в правую руку… так мне
хотелось ударить это улыбающееся заботливое лицо и завопить:
- Что же ты делаешь! И что такое со мной произошло?
Хочешь знать, что меня больше всего пугает? Единственное, что сейчас заботит
окружающих, - это период моего подросткового созревания! Все по прежнему видят
перед собой улыбающуюся Лору Палмер. Девочку с прекрасными отметками,
прекрасными локонами и прекрасными маленькими пальчиками, которые хотят иногда,
поздно ночью, влезть в зеркало и задушить источник всех моих бед - того
фантазера, чье отражение я там вижу!
Сегодня зайду к Донне и поговорю с ней. Выложу ей все начистоту. Домашнее
задание сделано, два доклада подготовлены. Учебный год я закончу с отличием,
меня включили в общешкольную команду знатоков для выступления на олимпиадах. Все
это время я усердно молилась, а между тем еще ни разу в жизни мне не было так
плохо. Начинаешь думать, что несколько кратких мгновений счастья посреди бездны
унылости все же лучше, чем вообще ничего. Надеюсь, Донна все еще хочет быть моей
подругой.
Если смогу, расскажу тебе, что приключилось с Донной.
До скорого.
Лора.
24 апреля 1986
Вот что на меня снизошло…
Помню, как со скакалкой прыгала, покуда
Он, маленький, мне вдруг не повелел
На землю лечь, а если нет, то значит,
Произнести какие то слова.
Заметив, правда, что никак нельзя
Рта открывать,
Чтоб тайну не раскрыть,
Тут грязными ручищами своими
Он наизнанку вывернул меня.
Потом мы с ним на горочке сидели,
Носились друг за дружкой и друг друга
Держали крепко за руки, как будто
Была ему я лучшая подруга.
Была ему я лучшая подруга.
Была ему я лучшая подруга.
Я слепа.
С тех пор, наверное, как перестала
Через скакалку прыгать.
Как и все люди, хочу, чтобы меня оставили в покое.
Как и другие, я хочу, сама дойти до понимания смысла того, почему мягкое белое
платье считают символом непорочности.
Я хочу забыть обо всем, что внезапно находит на меня… Да, происходит что то
ужасное… Почему это должно происходить именно со мной?
Я думаю, это на самом деле так. Убеждена, что так!
После того, как увижусь с Донной, может быть, расскажу тебе о том, что я помню.
Как много уже позабыто… но трудно сказать, что для меня лучше: помнить или
забыть.
Пожалуйста, Донна, оставайся моей подругой и дальше. Пожалуйста!
Л.
21 июня 1986
Дорогой Дневник!
Вчера я провела целый день с Донной. Сначала сна вообще не хотела со мной
разговаривать. Тогда я расплакалась и выбежала из дома. Как я обрадовалась,
когда она догнала меня! Я увидела, что она тоже плачет. Тут все, что было на
сердце, выплеснулось наружу. Я сказала ей: меня мучает страх, что я никогда не
стану хорошей из за этих своих дурных снов, очень дурных. Я ведь не придумываю,
когда говорю, что последнее время совсем не сплю. Как бы мне хотелось вспомнить
с ней о том вечере с ребятами у ручья, но почему то, я убеждена, она меня за
него ненавидит. Если же я буду держать это все в себе, то мне наверняка
приснится страшный сон, потому что случившееся останется в моей памяти как одно
лишь плохое. Мне необходимо, сказала я Донне, узнать ее мнение о том вечере.
Считает ли она или нет, что мы заслуживаем за него наказания, по крайней мере,
я, поскольку позволила себе больше, чем она… Мне совершенно необходимо было это
знать!
Донна ответила, она боялась: я не разговариваю с ней, так как сержусь на нее за
то, что она была более сдержанна с ребятами, чем я. Из за этого, мол, мы и
перестали быть близкими подругами! Я возразила: как может она думать такое после
нашего дружеского объятия, которым мы заключили тот вечер. И до сих пор оно
остается в моей памяти одним из самых разумных и светлых мгновений всего вечера!
Просто, сказала я, в голове у меня все перепуталось, так что было не ясно,
радоваться ли мне, как я это делала, или предаваться раскаянию.
Донна сказала мне: единственное из за чего она поспешила выйти из ручья в тот
вечер, было внутреннее смятение, хорошо ли она поступает, хотя ребята и вели
себя вполне прилично. Тут она вдруг расплакалась и, как то странно на меня
посмотрев, сказала нечто, из за чего мне сделалось не по себе. Другой причиной
поспешного ухода, по ее словам, был страх показаться неловкой, не зная, что и
как делать, в отличие от меня, которая сразу же, казалось, попала в свою родную
стихию. «Это что, у тебя получилось само собой, - спросила Донна, - или тайно от
меня ты уже раньше встречалась с каким нибудь мальчиком?»
Долгое время я не знала, что ответить. Я действительно не знала этого. Что она
хотела сказать, говоря о «родной стихии»? В конце концов, я ответила, что,
помнится, чувствовала тогда сексуальное возбуждение и была счастлива, так как
нравилась ребятам, и они явно желали меня. Но половину, если не больше, это
чувство вызывало поведение ребят, а не мое собственное.
Да и потом мы же были в тот вечер немного пьяны, и так приятно в этом состоянии
делать наяву то, о чем раньше только грезилось… Тут она прервала меня, сказав,
что тоже раньше грезила о мальчиках и о том, что можно было бы делать, когда… Я
сразу же спросила, что именно ей грезилось, и как они вели себя в этих ее
грезах. Оказалось, что ребята приглашали ее на танцульки, заходили за ней в
школу, катали на своих машинах. Иногда ей представлялось, что она встречается с
мальчиками постарше: они относятся к ней как к принцессе из какой нибудь сказки,
по ночам ложатся рядом с ней на ее большое великолепное ложе - разговаривают с
ней, целуются и время от времени нежно занимаются с ней любовью.
Она не решилась тогда зайти слишком далеко, потому что, по ее словам, это было
бы чересчур грубо по сравнению с теми грезами, которым ока предавалась. Впрочем,
секс ее тоже занимает, но он должен быть неспешным - какой показывают по
телевидению в тыльных операх. Для нее он связан с замедленными движениями: при
этом его сопровождает постоянная музыка, под звуки которой она со своим
мальчиком плавно перекатывается с боку на бок, пока вся картина постепенно не
исчезает из поля ее зрения. Наверное, мои фантазии столь же сексуальны, как и
ее, поинтересовалась Донна.
Господи? Пока мы не заговорили об этом, все было прекрасно, поверь мне, Дневник!
Мне пришлось сказать ей, что мои грезы были точно такими же, как у нее, так что
нам не следовало ссориться, а если я чем нибудь задела ее чувства, то пусть она
меня простит. Мне надо было быть с ней более откровенной, а я вместо этого
боялась, что Донна ненавидит меня за то, как я вела себя в тот вечер. Она
ответила, что, наоборот, восхищалась в душе моей храбростью: если, по ее словам,
мне тогда было хорошо, то я не должна ругать себя за свое поведение. Все так, но
ее грезы, разве они не служат для меня укором! Подумать только, до чего они
непорочны, нежны и возвышенны. Я чуть не умерла со стыда, когда услышала про
них. И почему Донна не видит в своих снах того, что вижу я! А я так надеялась,
что нас с ней обуревают те же самые мысли… это было мое единственное спасение.
Увы, она не обманывала меня. Я знала наверняка - и по ее тону, и по тому явному
замешательству, с которым она в смущении рассказывала, как мальчик забирался к
ней в кровать. Боже, до чего она чиста, просто невероятно! Я же отравлена своими
тайными свиданиями, когда по ночам я должна убегать в лес.
Между тем, клянусь, и я была бы точно такой же, как Донна, если бы, находясь в
лесу, просто скакала бы между стволами, а не… совершала бы того, что совершается
сейчас. Но я ведь… совсем не хочу этого! Больше всего мне хочется ощущать то
приятное возбуждение, которое делает меня такой игривой. Все, что я хочу - это
пытаться делать счастливыми других, а вовсе не заниматься нудной «работой»,
когда кто то другой пытается доставлять удовольствие мне.
Как бы хотелось, чтобы где нибудь было такое место, куда можно бы прийти и
получить ответы на все вопросы, чтобы знать: правильно ты поступаешь или нет. А
как могу я, спрашивается, знать об этом, если я даже не имею возможности ни с
кем обсудить своих проблем? Остается только снова и снова повторять одно и то
же. Как белка, ношусь я в колесе - пора ему, наконец, остановить свой бег.
Донна и я по прежнему подруги, я люблю ее, как и прежде, но все стало, однако,
совсем иным. Я уже не в состоянии думать так, как думает она, даже пытаться - и
то не могу. Надо будет разобраться в своих чувствах и попробовать убедить других
смотреть на вещи моими глазами. Как бы мне хотелось, чтобы у меня сейчас была та
сигарета с марихуаной. Похоже, я не смеялась уже долгие долгие годы.
Спасибо, что выслушал меня.
Лора.
22 июня 1986
Дорогой Дневник!
Я просто все запишу, не особенно буду ломать себе голову. Может, тогда я больше
запомню. Я только что проснулась. Сейчас 4 часа 12 минут утра.
Я не помню, когда это началось, но у него всегда были длинные волосы. Он знает
обо мне все и знает, как запугать меня. Так не может напугать меня ни один, из
тех снов, о которых я тебе рассказывала.
Сначала он начал играть со мной. Мы гонялись друг за дружкой по лесу, и он
всякий раз настигал меня… я же его ни разу. Он неизменно появлялся из за спины и
хватал меня за плечи, спрашивая мое имя. Я отвечала, что меня зовут Лора Палмер,
тогда он отпускал меня, поворачивал лицом к себе и смеялся.
Когда думаю об этом, то понимаю, что он играл не так, как следовало бы. Все
время подличал со мной и пугал меня. Мне кажется, ему доставляет удовольствие
видеть мой испуг. Именно это чувство я испытываю, когда он берет меня с собой.
Ему нравится смущать меня, сдергивая с меня трусики и засовывая внутрь свои
пальцы. Когда он видит, что мне больно, он отдергивает руку и начинает ее
обнюхивать. Он всегда говорит, что внутри у меня плохо пахнет. И не просто
говорит, а громко кричит об этом деревьям в лесу. Я так плохо пахну, орет он, я
грязная, и непонятно, почему я все таки ему нравлюсь. И еще он говорит, что,
если бы я все время его не звала, он бы никогда не возвращался.
Но я никогда его не зову. Никогда. Хоть бы он совсем убрался. Клянусь, я не лгу.
Когда я стала старше, он качал рассказывать обо мне такое, чего я не знала. Не
думаю, что он говорил правду. Думаю, он лгал мне и сочинял по ходу дела. Он
всегда знал, чем меня напугать и как заставить меня расплакаться. Потом он брал
руками мою шею… и сдавливал ее. Сдавливал до тех пор, пока я не переставала
плакать. Отпускал он меня только тогда, когда я почти теряла сознание… Я думаю,
я его теряла… иногда это все еще случается. В глазах темнеет и звенит в ушах,
голова идет кругом, и я ничего не вижу. И я перестаю плакать, иначе он будет
давить еще.
Иногда он говорит:
- Что это здесь такое? Что это здесь такое, Лора Палмер?
Он всегда произносит мое полное имя, как будто мы с ним не близко знакомы, но во
всем остальном он ведет себя совсем не так. Иногда я возвращаюсь домой
окровавленная. Ничего никому не объяснишь, так что мне приходится сидеть остаток
ночи в ванной одной, дожидаясь, пока перестанет идти кровь. Иногда он оставляет
порезы между ног, а в другие разы - во рту. Маленькие порезы, сотни таких
маленьких порезов. В ванной мне приходится пользоваться фонариком, чтобы
родители, проснувшись, не увидели света - тогда неприятностей не оберешься.
Бывают ночи, когда я становлюсь липкой от выделений. Он быстро размазывает на
себе мою слизь и требует, чтобы я держала ее в ладонях, закрыла глаза и
повторяла маленькое стихотворение, пока не вылижу ладони досуха
Все стихотворение я не помню. Выделений давно не было, когда он заставлял меня
повторять эти строк:
Маленькая сучка
Сидит и горюет,
Маленькая сучка
Сил меня лишает.
(Дальше не помню, кроме последней строчки).
В зернышке, как водится,
Смерть моя находится.
Он требует, чтобы я получала удовольствие, находясь рядом с ним. Он хочет, чтобы
я неустанно повторяла, какая я грязная, как от меня дурно пахнет. По его словам
меня надо швырнуть в реку, чтобы отмыть.
Между тем я всегда забочусь о том, чтобы хорошо пахнуть. Не было ни разу, чтобы
я не подмылась, а, ложась спать, я каждый вечер надеваю чистые трусики - на тот
случай, если он заставит меня идти с собой в лес. Это предмет моих всегдашних
тревог: вдруг он явится за мной, а трусики на мне несвежие. Он утверждает, что
мне повезло. Другой на его месте не стал бы вообще иметь со мной дела, не говоря
уже о том, чтобы трогать меня, как делает это он.
Каждый раз он появляется в окне, и я тут же замечаю его улыбающееся лицо. Вид у
него такой, словно с ним непременно должно быть хорошо вдвоем. И каждый раз мне
хочется позвать на помощь родителей, но я боюсь того, что может тогда произойти.
Нет, я не имею права никому про него говорить. Может быть, если мы будем
продолжать с ним встречаться, ему это надоест, и он оставит меня в покое. Может,
если я не буду ему противиться, ему разонравится являться ко мне. Только бы не
бояться. Не чувствовать этого страха…
Никогда прежде я не думала о нем так, как думаю сейчас.
От души надеюсь, что если на небе есть Бог, то он поймет, как я стремлюсь к
тому, чтобы быть чистой, и если таково ниспосланное им мне испытание, я сделаю
все, чтобы его вынести. Ручаюсь, что это именно испытание. Ручаюсь, что Господь
хочет, чтобы я доказала свою готовность следовать Его распоряжениям. Или чтобы
доказала, что не боюсь умереть и явиться перед Ним. Может, БОБ тоже знает Бога и
поэтому всегда чувствует, что творится у меня внутри. Должно быть, Бог говорит
ему, что ему следует со мной делать. Может, Бог хочет, чтобы я не боялась быть
грязной? И тогда Он возьмет меня к себе на небо?
Как бы я этого хотела.
Л.
|
ВНИМАНИЕ!!! Вся информация предоставляется исключительно с образовательной целью.